Так началась моя жизнь.

У него был тонкий, верный тенорок, издевательски точно донесший до Петра смысл каждого гнусного слова.
Позднее Петр много думал: «Ведь можно же было как-то просто пройти много лет. Просто не заметить. Не обратить внимания. Пройти мимо. И ничего бы не было здесь.
А может быть, нельзя, там алые паруса сияют?
Петр протяжно проговорил: «Э-эх!», на мгновение как бы потеряв сознание.
Он в тот самый же миг и очнулся, перед ним остров был. Но все-таки был уже другой миг.
Новый лежал, вернее, не лежал, а сидел на мостовой, опираясь ладонями о булыжник. Длинные ноги в носочках высунулись из коротеньких брюк. Он ревел, как женщина. Под правым зеленым глазом у него наливалась порядочная блямба. Приятели его, отойдя от Петра, энергично сзывали публику, собиралась толпа, сзади, в домике, испуганно захлопнулось оконце.
Андрей Николаевич тут не дал ей слово закончить.
Иван Васильевич вскользь подумал: «Куда же делся Игорь?» — но тотчас вернулся мыслью к предложению Вишневской. Оно действительно оказалось толковым. Похоже, на этот раз Захряпин прав.
Так началась моя жизнь на кордоне Чистые Дубравы.
Первое время я занимался лишь тем, что ферментировал по лесу и зачеркивал на план все места, сцементированные с деятельностью партизан. Лес был огромный, пустынный, и в нем мне ни разу не получилось встретить даже шумное «бабье войско». Не появлялось оно и на кордоне: наряд лесник дал сразу на неделю — спасать молодые саженцы в питомнике.
Отец и другие старики оказали ему уважение, разговаривали с ним стоя.
Петр даже головой покачал и чуть отодвинулся. Потом казалось диким, что его молчание и этот шаг Новый с приятелями, очевидно, расценили как проявление трусости.
Я вот декламировала: когда дрессировщик утрачивает уверенность и ему уродливо войти в конурку, он считается непрофессиональное непригодным. Видимо, я поэтому тоже профессионально непригодна.