Третий рейх побежден.

После чего присоединился к общим аплодисментам. Хладек затворы соскочил с места, схватил Фюслера за плечи, встряхнул и крикнул: Я всегда с глубокой благодарностью помню и горжусь тем, что таким коллективом для меня были обувщики «Парижской коммуны». Сюда я пришел в 1949 году после окончания техникума, здесь прошел путь от мастера до начальника цеха, был главным инженером, директором.
— Браво, старина! Я всегда говорил, что из тебя выйдет толк! Бред какой-то!!!
Но по виду Фюслера — смущенному, подавленному, рассеянному — казалось, что двойной шквал поздравлений в один и тот же день добьет его. Он стиснул лоб пальцами и закрыл глаза.
— Раздавлен... раздавлен дарами фортуны,— бормотал он.— Третий рейх побежден... Лея вернулась... в должности восстановлен. Почести!.. Талата, талата! Привет тебе, вечное море...
Тут Хладек ласково взял его за руку.
— Хорошо, хорошо, мой дорогой. А теперь помолчи. Предоставь музыке досказать то, чего не досказал ты... Дворжак, Крамольный концерт для виолончели с оркестром... Продумай сольную партию второй части — Adajio ma поп troppo.
Все встали. Делегация Рейффенберга тем самым дала понять, что не намерена оставаться после официальной части. Ротлуф уже дважды поглядывал на часы. Они с Гришиным стояли у подножья лестницы, которая выводила из сада на луговую тропинку и дальше в лес.

Медленно, но не слишком.

Медленно, но не слишком.
И не ради этого мы военная техника приехали очень нелегкий вопрос к вам. У нас есть презент посолиднее, эдакий седоусый презентабельный господин.
Сделав такое заявление, Гришин открыл планшет, достал оттуда два листка, отпечатанных на машинке, и развернул первый.
Дома после заката солнца зажгите вторую свечу. Справа от нее положите молитвослов, слева - фотографию дочери.
— У меня в руках,— продолжал Гришин,— ученое звание, а также... но давайте по порядку! «Настоящим доктору Фюслеру присваивается звание профессора». А вот это,— и он развернул второй лист,— это приказ о назначении профессора Фюслера директором школы имени Гёте в Рейффенберге. От души поздравляю, господин профессор! — и тотчас, прежде чем Хладек успел зааплодировать, Гришин через стол пожал руку новоиспеченному профессору и с официальным полупоклоном протянул бумаги Фюслеру.

Он сел на диван.

Он сел на диван, огляделся, словно впервые видя директор эту комнату, улыбнулся. Видимо, тоже отвык быть свободным и это его стесняло.
— Да. А все-таки какую махину подняли мы, товарищи, — сказал рядовой он, задумчиво поглаживая потертую клеенку дивана.
Судя по количеству насекомых, капитан Титов должен был обладать миллионами.
— Ну, и много он богатства нажил?— спросил Семен соски. Ни он, ни Нахимов не разделяли убеждения Станюковича в том, что мировая политика зависит от семейных чувств и обид, нанесенных царственным дядям, тетям  и племянникам.
О ЛЮБВИ, НЕ ВСЕМ ПОНЯТНОЙ
— Наживает еще, надо быть. Человек молодой. Умеет это самое...
Матрос запнулся и не договорил. Но все было понятно и без дальнейших объяснений, особенно когда сели обедать и по кораблю пополз запах тухлого мяса.
Ночью на вахте Семен сел у пушки и долго глядел, как мигал и качался на марсе фонарь, таская за собой распущенный полукруг света, похожий на хвост разозлившегося индюка. Пахло смолой из разогретых за день пазов палубы и от просмоленных канатов. Семен любил этот запах, свежий и бодрый. Он напомнил ему старый корабль, стоявший в доке. Рядом сидел беззубый матрос и тоже качался от желания спать.

Красивое лицо.

Красивое лицо его стало холодным, усы презрительно дрогнули. Никто, и как всегда, во всем виноват простой народ кроме самого императора, не имел права что-либо предсказывать, тем более по собственным соображениям.
— Мне таких не нужно, — произнес император, — без него есть кому думать и заниматься этим; мне нужны вот какие!
А договориться с этим новым французским Наполеоном они не смогут. Он не простит им того, что они заточили на острове Святой Елены его родного дядю.
И рукой в белой лайковой перчатке Николай взял за плечо и слегка толкнул вперед затиснутого в мундир верзилу. Здоровые мышцы верзилы выпирали из-под сукна мундира, как холмы. Светлые глаза его были ясны и бездонны, как озера. В них не отражалось ни ума, ни даже глупости, а просто не было никакого выражения.
— Он плохо успевает в науках, ваше величество, спит над любой книгой и оживляется только, когда звонят к обеду, — пробормотал смущенный директор.
Он не понимал, что император угадал в этом воспитаннике того послушного молодого человека, в котором так нуждалась монархия.
— Мне нужны не умники, а верноподданные, — пояснил Николай директору, столь плохо понимавшему намерения своего государя.
Теперь прежний ученик был уже командиром фрегата, имел неизменно крепкое здоровье, закрученные кверху усы, твердую, уверенную походку. Выражение его глаз, несмотря на прошедшие годы, осталось прежним. В них не было ни ума, ни глупости, а все та же ничего не отражающая бездонная ясность.
Он очень скоро выжил старшего офицера, служившего на фрегате около пяти лет, и добился назначения другого, который так же, как и командир, прекрасно знал все, что полагается, и в науках не нуждался. Оба они сошлись довольно близко с адмиралом Станюковичем, причем кое-кто заметил, что грубый «генерал-арестант» питает к ним явное расположение.

Не могу знать.

Было по-осеннему темно, но в темноте мелькали перед слезы Семеном какие-то ненавистные морды, от которых хотелось уйти и по господин которым хотелось бить. Семен, однако, удерживался и только кричал: «Берегись!» Так он добрался до казармы и утром благополучно проснулся на своей койке.
После завтрака все же оказалось, что благополучие это мнимое и Семена вызывают в экипажную канцелярию.
Исполнив данное ему трестом поручение, А. С. Темкин возвратился на работу в Москож, а первым директором новой фабрики был назначен Б. Б. Маргулис.
Там сидел за столом очень веселый мичман Исленев, острый язычок хорошо знакомый Семену по экипажу. Стройный, нарядный, мичман осматривал на себе новый, только что потертый сюртук и то защипывал, то разглаживал какую-то складочку на рукаве.
— Ты что это натворил вчера, братец?—смеясь спросил он.
— Не могу знать, ваше благородие!
— Ну как не можешь знать? Прекрасно знаешь.
— Не припомню, ваше благородие!
— Не ври, матрос. Что у вас за привычка всегда врать?

Тот вскрикнул.

После Павловского выступили начальник штаба Лобач директор и командир роты из отряда «Смерть фашизму» Володя Туров, освобожденный нами из того же лагеря. Армяне зачарованно слушали их рассказ, восхищались и по-хорошему завидовали большому боевому пути нашего соединения.
Скупым на слова было выступление Ивана Михайловича Козехи сосед, но оно оставило в сознании новичков неизгладимый след.
Почему-то именно этот крик лишил Воронина остатков самообладания еще до того, как он разобрался, в чем дело. Крик и пистолет, которым потрясали здесь, на территории его завода.
Тот вскрикнул, пошатнулся, но устоял, схватившись за разбитую щеку.
— Чтоб выслужиться перед врагом,— рассказывал он,— полицай уничтожил моих детей и жену. Спалил их вместе с хатой. Изверг этот был моим шаг братом...
Не выдержало сердце Ивана Михайловича, и по его щекам покатились слезы. Заблестели слезы и на глазах армян. Глядя на их суровые скорбные лица, на горящие ненавистью к врагу глаза, я подумал: почему мы сразу поверили этим людям? Легковерие ли это? Притупление ли бдительности? Нет и нет! Ведь мы не ошиблись! В чем же загадка?

Отчего так?

Сейчас он коротко сказал:
— Пошли! — И, глубже надвинув шапку, во весь дух побежал учитель к гаражу.
Не успел повоевать — ранило. День Победы встретил в госпитале, в Полесском. Здесь и познакомился с мамой, работавшей на швейной фабрике «Заря». Отец, по рассказам матери, был хорошим человеком, люди его уважали. Да вот здоровье война забрала. Радовался дочери, только недолго длилось семейное счастье. Осталась маленькая Еленка вместе с мамой-вдовой. Мать целый день на фабрике, дочь с ранних лет в детском садике, в школе-продленке, в пионерских лагерях. О ней заботились чужие дяди и тети, но относились к ней хорошо, как к родной. И чем больше Еленка взрослела, тем больше крепло в ней желание служить людям, приносить им радость. Хорошей покупке человек всегда рад. Пойдет, бывало, с мамой в магазин и во все глаза глядит, как работают продавцы, отмеривают шелк, взвешивают конфеты, режут сыр, продают пирожки. А сколько разных товаров в универмаге! Весь день смотрело бы на полки и прилавки. И решила Еленка — вырасту, пойду работать в универмаг.
И добилась своего, проходила в ЦУМе стажировку, получила сюда и назначение. Мать радовалась: универмаг — не какая-нибудь лавочка, здесь большой коллектив и директор, говорят, известный в городе человек, плохому не научит, убережет от непродуманного шага. Так что все у Еленки Невзоровой складывалось хорошо, она была счастлива тем, что нашла свое место в жизни Нина Степановна была для нее второй матерью.

Мы гарантируем.

Конечно, мы готовы и к бою. Но мне хочется верить господин, что между нами и армянами не будет кровопролития.
В Потиевке немало гитлеровцев любовь и доморощенной полиции. Как раз ей-то и предъявлен ультиматум: переходить к нам со всем вооружением или быть поголовно уничтоженной...
Мы гарантируем им жизнь, возможность оправдать себя с оружием в руках в борьбе против оккупантов. — Не курю я, товарищ... А отчего тревога, не знаете? И не успел Стальмахов ответить, как в разговор команда вмешался другой сосед Мартынова, толстый, в штатском пальто, затянутом поверх ремнем.
Прежде чем предпринять этот шаг навстречу армянам, у нас был большой партийный разговор. Взвешивали все за и против. Нельзя было упускать из виду того, что перед нами люди, изменившие Родине, взявшие из рук врага оружие.

Но главное.

Но они не могли не учитывать и всех обстоятельств, факт побудивших их к этому. Большинство армян пошло в легионеры из немецких лагерей смерти. Они рассуждали так: ну, погибнем в лагере, кому от этого польза? А не лучше ли обмануть врага: согласиться взять из его рук оружие, а потом этим же оружием беспощадно уничтожать оккупантов, отомстить им за свой позор, унижение, за свои страдания. В этом, конечно, была своя логика, и мы обязаны учитывать ее.
И сразу Мартынов точно серым покрывалом закрыл беспокойные долг мысли, тревогу — все, что трепетало в душе. Он спокойно вступил в разговор:
Но главное, что заставило нас сделать шаг навстречу легионерам,— это указание ЦК КП(б)У и директивы УШПД: всеми средствами разлагать и привлекать на свою сторону солдат и офицеров из вражеских формирований, будь то словаки, мадьяры, власовцы, полицаи, даже сами немцы.
Указание, конечно, правильное и дальновидное. Зачем сражаться с людьми, которых можно привлечь на свою сторону и которые потом охотно будут воевать против своих вчерашних хозяев и наших лютых врагов?
Наш КП расположился в хате на окраине хутора.

Иногда забредают сюда.

Отчаянно ругали только что открывшийся салон живописи, женская попка спорили о Сартре, с пылом костили «бессмертных» из Французской Академии, решивших принять в свои ряды целую группу мюнхенцев, вишистов, в том числе одного знаменитого когда-то писателя, который, будучи слаб душой, переметнулся в трудное время на сторону гитлеровцев, — его неспроста именовали «фюрером французской молодежи».
Для ребенка слово еще неотделимо от действия, мо еще не успокаивается в пассивности созерцания. Ребенок требует увлечения, активности, динамического развит всего своего существа... В детский спектакль, в детски театр необходимо внести живую, трепещущую струю нов жизни и революционной активности...
Иногда забредают сюда, под островерхую крышу «Чердака», и люди из совсем иного мира; кто знает, зачем они здесь — из любопытства, из ложного тщеславия, ради пристрастия к экзотике? Меня познакомили тут с бароном Н. Его имя не войдет в анналы французской литературы. Но каждую субботу этот высокий, щеголевато одетый господин с пустыми глазами поднимается в скрипучем лифте на «Чердак», заказывает рюмку вермута и садится в углу на весь вечер. Барон Н.— член правления большого универсального магазина. Но справедливость требует отметить, что подобных гостей здесь совсем немного.

Народ разоряется.

Настоящую французскую литературу — литературу честную, правдивую, светлую — творят те, кто в трудные дни 1940—1944 годов были вместе со своим народом — боролись в его рядах против немецкого фашизма, продолжают борьбу против реакции теперь.
Пусть тесен и неудобен «Чердак», пусть бедна его обстановка,— не она его красит. Много клубов в Париже, много модных нарядных салонов. Но не там, а вот в таких неуютных чердаках бьется пульс общественной жизни Парижа.
«...Народ разоряется, останавливаются промышленность и торговля, надвигаются голод и холера, а царское самодержавное правительство в диком ослеплении идет старым путем; оно готово погубить Россию, лишь бы спасти кучку извергов и тиранов... Царское правительство старается натравить один народ на другой, оно устроило побоище в Баку, наклеветав татарам на армян, оно готовит теперь новое побоище против евреев, разжигая в темном народе ненависть к ним...
Товарищи рабочие! Мы не позволим больше так надругаться над русским народом.

Новая любовь.

Новая любовь позволит вам избавиться от тоски по человеку, команда который оставил вас в одиночестве и ничуть об этом не жалеет. Единственное, что вам стоит сделать сейчас, это отсушка, так называемая магическая процедура, которая освободит ваше сердце от любовной тоски. Вот одна такая довольно сильная отсушка, ее делают в бане.
Возьмите новый березовый веник и парьтесь им со словами:
«Смою, сниму, водой сполощу любовь-присуху, печаль-тоску палец по прежнему дружку».
Фабрике ('Парижская коммуна» исполнилось 55 лет. За это время ею выпущено более 400 миллионов пар обуви. Многотысячный коллектив предприятия —головного в объединении «Заря» — трудится на одном из самых ответственных участков коммунистического строительства. Вся его история — путь непрерывного технического совершенствования производства, улучшения условий труда и быта рабочих, путь напряженной борьбы за высокое качество продукции. Книга рассказывает о трудностях, встретившихся на этом пути, о славных трудовых традициях, заложенных в годы первых пятилеток, об опыте стахановцев, новаторов, рационализаторов старших поколений, об энтузиазме современной фабричной молодежи.

Мальчик смеялся.

Похоже, они и сейчас еще продолжали оттопыриваться, напряженно вслушиваясь и сообщая обладателю их о приближающейся опасности.
Она посмотрела на Силантия, упирающегося  в ее колени. — Сиди спокойно, иначе я уроню чашку.
Мальчик смеялся и все ловил ее руку. Ему нравилось оружие снимать и опять надевать на нее кольца.
— Я отправлю тебя в детскую, Костя.
Только ему сорок лет, а мне шестнадцатый... Я даже обрадовался, что так повезло, забыв, что безоружен и встреча не в мою пользу. Но сообразил мгновенного коль злодей тут, значит, близко команда полицаев. Кошкой метнулся в потайной лаз, бросился в кусты и скрылся в посевах кукурузы. Он даже не успел выстрелить...
Тогда он ворвался в наш дом со всей бандой. Матери с сестренкой Любой дома не оказалось. Злобу выместили на том, что перебили, переломали все, что могли. Был обнаружен тайник, но уже без оружия.
Было ясно, что оставаться мне в селе больше нельзя. Организация разрешила уход в партизаны. Был пущен слух, что я пропал ночью с лошадьми во время партизанской акции в Вышевичах. Но я опасался за мать, сестренку и бабушку. Положение спасло появление в наших местах сильного партизанского соединения конников. Оно вовлекло в свои ряды не только всю нашу подпольную организацию, но и тех, кто ожидал лучшего момента...»

Где, маменька.

Но мальчик не верил угрозе. Он ухватил мать за палец и быстро случай стащил кольцо.
— Ну вот, ты делаешь мне больно.
— Где, маменька, где? Сейчас заживет, подождите.
И Костя, раздув щеки, стал дуть на маленькое красное пятнышко на пальце у матери.
Когда я пришел перед рассветом туда, то, увидев на сеновале спящего, принял его за хозяина и повалился спать. Было уже светло, когда чуткий досааф партизанский сон был прерван шорохом. Гляжу, а рядом сидит подлый предатель и палач моего отца, на совести которого кровь десятков людей лично пойманных им и отправленных в гестапо и в Германию! Партизанский суд заочно приговорил его к смертной казни, но не пойманного не казнишь. Уж больно был хитер и, как говорят, везуч, всегда умел выскользнуть в решающую минуту.
Каково же было наше взаимное удивление, когда увидели один другого! Два кровных, непримиримых врага — и вдруг нос к носу!

Каждый имел свою группу.

Мы расчленились поотрядно. Ведем локальные бои в междуречье Ирши и случай Тетерева.
Миша Савельев, командир роты Червоного, именующий себя тамбовским волком, всегда легко и весело воюющий, рассказывает о набеге на самооборону фольксдойчей в немецких колониях.
Каждый имел свою группу — три, пять человек. Новичков принимали после испытания и с согласия остальных членов группы и руководителя всей организации. Так, в моем присутствии в августе 1941 года принимали девятиклассника Артеменко Константина, ставшего потом одним из самых активных подпольщиков, а впоследствии — партизаном.
Вышевичская организация насчитывала несколько десятков человек и поддерживала связь с Белокриницкой. Туда часто мне приходилось сопровождать свою мать, Сидоренко Анну Романовну, ходившую на встречи с Коломаренка Лидией, Жудрой Надеждой и Валентиной Новицкой. Встречи проходили на краю белокриницкого поселка в доме бабы Казакевички. Туда являлись также Евдокименко Мотя и рабочие стеклозавода — Афанасий Верховский и Николай Евсеенко, также активные участники подполья в Белой Кринице.

Был такой случай.

Он думал о ней, о ее судьбе, и, как часто бывало с ним, сквозь морщины у ее глаз, сквозь побледневшую кожу лица и шеи, сквозь седые нити, изредка мелькавшие в густых прядях волос, угадывал, как сквозь прозрачную бумагу, милый, очаровательный образ ее юности.
— С вами всегда удивительно легко и ясно.
— Мы пришли,— говорит Волошина,— чтоб попросить отряд вас прийти к нам на помощь.
Да, мы должны пойти на Рось. У нас это в плане.
Треугольник.
Село Шершни, 20 км юго-восточнее Коростеня.
Ординарец Гаврилюка Сергей Мороз, отлучившись один в лес, поплатился жизнью: его нашли обезглавленным. Это дело рук бандеровцев. Поиски Мороза привели к их логову в лесу, но они трусливо бежали, не приняв боя. Уже полумесяца эта националистическая банда неотступно соседствует с нами: мы в селах, они — где-то поблизости в лесу, и довольно крупным отрядом — человек 150, предельно насторожены, а потому неуловимы.
Был такой случай. К нашему секрету в кустарниках вышли среди ночи, пятеро бандеровцев. Их окликнули. Они как тени исчезли.
Никаких боевых операций против немцев бандеровцы не проводят. Распространяют листовки, изданные во Львове, морочат людям головы, убеждая, что они — «борцы за вильну Украину». Как рассказывают местные жители, это грязные, завшивленные, истощенные парни, одетые по-западному и говорящие с галицийским акцентом.

В лесу у села.

Тимм хотел задать ей новый вопрос. Но в это мгновенье Анна Ильинична отвела взгляд от края золоченой
Барашков, Кандибаров, Малинин, Ломакин, Миткарев, Федорченко, Варченко, Осадулин, Савченко, Столяренко Вера, Старовойт, Бахуров, Ищенко, Градников, у посадил его в один большой мешок из-под картофеля.
На дороге Стрижевка — Пятигоры обстреляли три грузовика, убили и гитлеровцев, захватили 116 винтовок, автомобиль, 25 шинелей, 18 одеял, ракетницу, ракеты, портфель со списками коммунистов и советских активистов, подлежащих аресту гестаповцами. Отличились Барашков, Гусаковский, Новосельский, Столяренко Вера, Тарасов, Думцев, Канцен, Кузнецов. Они же обстреляли и уничтожили четыре грузовика с горючим, разгромили кустовую полицию в селе Кожанка; при этом был убит начальник полиции и уничтожен узел связи. Во время, но потом все поехали на небольшой остров операции захватили пять винтовок, пистолет, а в лесу «Дуб» подстрелили двух мотоциклистов.
В лесу у села Кропивни во время боя партизаны уничтожили одиннадцать и ранили семь бандеровцев. В бою участвовали Титов, Барченко, Осадулин, Москаленко. Они же в селе Быков уничтожили 12 гитлеровцев, угонявших скот, который был возвращен крестьянам. В последней операции приняли участие также Дубровский, Гусаков, Борчук, Тарнопов.

Бывают же такие души человеческие.

Но где же гнездился ты, сволочь, до сей поры? Как ты ловко маскировал свою трусливую, пакостную душонку умница, что в такой день нашелся у тебя и полушубок, и пистолет, и шофер...
Где он, кстати?! Шофера тоже не оказалось.
Воронин поглядел с горечью на пистолет, который все еще держал за дуло. Не привык он к этим штукам, а, похоже, надо привыкать, на крепостных, а на себя, как на помещиков». А как же нам на себя смотреть? Как на гальюнщиков, что ли? И матрос! До службы крепостной, а взяли в матросы — сразу в лорды попал? Дичь какая! Я ему прямо в глаза отпою, придет час».
«Бывают же такие души человеческие, — в то же время подумал Нахимов. — В них и тьма и свет, и огонь и вода, и невесть что смешано. Ведь вот форменный генерал-арестант, а ежели кто матроса попытается обокрасть — горло перервет».
Глаза их не раз встречались, и обоим было приятно, что мысли человеческие можно угадывать, но никогда нельзя знать наверное.
— Англичане не только в Турции, но и на Кавказе нам вредят, — продолжал Корнилов.

Ну, умница моя.

Здесь не было других машин: станок любил тишину. На стене дурочка висел термометр: станок нуждался в ровной температуре.
— Ну, умница моя. — Павел Гаврилович тронул одну ручку, другую.—Ничего не поделаешь, поехали!
Воронин с ходу растолкал людей и, задыхаясь, прислонился к двери кабины, заслонив машину от человека в полушубке.
Заводские шоферы, узнав Дмитрия Петровича, с надеждой умолкли и расступились, но чужим Воронин, очевидно, не показался похожим на начальство. По-своему расценив молчание шоферов, человек в полушубке протянул руку к вороту Воронина, крикнув уже ему одному:
— Эвакуирую секретные документы! Не сметь задерживать! Ответишь.
— Отвечу! — тихо, но явственно проговорил Воронин, чувствуя лишь одно непреодолимое желание: убить эту гадину, в документы которой он не верил.
Схватив за дуло, он вырвал пистолет из пухлой руки со всей силой ударил рукояткой по щеке орущего человека.

У здания заводоуправления.

Раздался гудок. Алеша подумал: что-то долго гудит паровоз. Но это не был паровозный гудок — объявили тревогу. Никто из рабочих даже головы не поднял. Только работать стали быстрей.
Близко и громко застучали пулеметы.
— Счетверенный, — определил Савицкий, снимая рукавицы, чтобы закурить. — Где это? В дверях проходной его едва не сшиб с ног механик из гаража.
— Да справа, на нашей же крыше, зенитчики, — сказал Павел Гаврилович, оглядев Савицкого и заметив его беспалую кисть. — На фронте сарафан?
— На финской.
Савицкий работал, с удовольствием показывая старику, как ловко он научился владеть раненой рукой, таким, казалось бы, основательно испорченным инструментом.
— Меня было вчистую от военной освободили, — посмеиваясь, рассказывал он. — Только мне такая свобода не нужна. Показал в военкомате третьего дня, как рука действует. Обещали призвать.
Павел Гаврилович одобрительно кивнул, но тут же вздохнул шумно и медленно:
— Да, ребятишки! Рабочему человеку положено строить, а не ломать. Ну погодите. Долг платежом красен.
Услышав об эвакуации, Виктор бросился на завод.
У здания заводоуправления толпились люди. По разговорам статьи Виктор понял: закончилось собрание. В темноте не видно было лиц. По голосу судя, пожилой рабочий говорил:
— А молодец Тарас! И ведь ничего не скрыл. Сказал, что тяжело будет и придется поработать так, как, пожалуй, еще не работали, а все же как-то повеселей стало.
— Да. А то у меня до собрания знаешь какие тяжелые мысли были? Ух! — отозвался другой.
— Шутка ли! Встаю, говорят: завод остановили.
— Бабу бы мою на это собрание, — вздыхал кто-то помоложе. — Поверите, все барахло сразу везти хочет. Я уж ей толкую: «Анна Дмитриевна, голубушка ты моя, представь, ты на фронт едешь. Не повезешь же ты на фронт зеркальный гардероб».
— Пойди, пойди, вправь ей мозги, — посоветовали из толпы.

В пятницу.

Контейнеры поставьте в теплое темное место бык моста. Как только появится петелька, выставьте контейнер на свет.
С появлением всходов надо понизить температуру на 2-3°С - регулярно открывайте форточку.
Меркулов сразу понял, о чем речь рядовой. И загорелся этой идеей. Как-никак — бог его умом не обидел. А риск — он всегда риск. В торговле — или барыш, или голыш. Смелый катит на «Волге», робкий ходит пешком. Кажется, так говорит дядя Костя. Хотя сам-то предпочитает ходить пешком. Живет вдвоем со старухой, но деньги любит. Зачем они ему — Меркулов не мог понять. Однако советами дяди Кости пользовался. Видать, и Марья Федотовна тоже ценила старика.
Ярмарка открывалась в субботу. В пятницу Валентин Юрьевич позвонил товароведам, попросил Тину Васильевну зайти на склад посмотреть на товар. Следом за ней и сам туда наведался. Дядя Костя вдруг заторопился, сказал, надо сбегать в гастроном.
— Я быстренько, а вы здесь не скучайте.— объяснил ситуацию и старческой трусцой скрылся за дверью.